Так беседа и пошла. Бродяга стал говорить глаже, но голос у него был совсем не тот, который часто слышал Марк. Вдруг он присел в постели, указывая пальцем на Уизера и Фроста. Пришелец что-то спросил. Бродяга что-то ответил.

Тогда пришелец отступил назад, несколько раз перекрестился и быстро заговорил по-латыни, обращаясь к начальникам. Лица их менялись, пока он говорил, — они все больше походили на собак, идущих по следу. Пришелец кинулся к дверям, подобрав рясу; они его перехватили. Фрост скалился совершенно как пес. Уизер уже не смотрел вдаль. Пришелец осторожно двинулся к кровати. Бродяга застыл, подобострастно глядя на него.

Снова началась беседа. Бродяга опять указал на Уизера и Фроста, пришелец перевел его слова на латынь. Уизер и Фрост переглянулись. Дальше пошел чистый бред. Очень осторожно, трясясь и кряхтя, и. о. стал опускаться на колени; через полсекунды опустился и Фрост с каким-то металлическим лязганьем. Он посмотрел снизу на Марка, и лицо его скривилось от злости, такой сильной, что она уже не была страстью и обжигала холодом, словно металл на морозе. «На колени!» — крикнул он и отвернулся. Марк так и не вспомнил потом, забыл он послушаться или с этого и начался его бунт.

Бродяга опять заговорил, не отрывая глаз от пришельца. Тот перевел и отступил в сторону. Уизер и Фрост поползли к кровати. Бродяга сунул им грязную мохнатую руку. Они ее поцеловали. Он приказал что-то еще. Уизер стал возражать (все по-латыни), указывая на Фроста. Слова venia tua ^{129} , тут же исправлявшиеся на venia vestra ^{130} , звучали так часто, что и Марк их понял. Но бродяга был непреклонен. Уизер и Фрост покинули комнату.

Как только закрылась дверь, бродяга рухнул, словно из него выпустили воздух. Он катался по кровати, бранился, но Марк не слушал его, ибо пришелец теперь обернулся к нему самому. Чтобы лучше его понять, Марк поднял голову, но она сразу упала, и, сам того не заметив, он крепко заснул.

— Ну как?.. — спросил Фрост.

— По… поразительно, — еле выговорил Уизер.

Они шли по проходам и говорили очень тихо.

— Куда мы идем? — спросил Фрост.

— В мои комнаты, — сказал Уизер. — Если вы помните, он просил, чтобы ему дали одежду.

— Он не просил. Он приказал.

Уизер не ответил. Они вошли в его спальню и закрыли дверь.

— Я полагаю, это ему подойдет, — сказал Уизер, выкладывая одежду на постель. — Мне кажется, баскский… э-э… священнослужитель вам не совсем приятен. Я не разделяю вашей неприязни к религии. Я говорю не о христианстве в его примитивной форме, но в религиозных кругах… я сказал бы, в клерикальных сферах… время от времени попадаются чрезвычайно ценные виды духовности. Как правило, носители их в высшей степени деятельны. Отец Дойл, хотя он и не очень даровит, — один из лучших наших сотрудников, а Стрэйк способен к полной самоотдаче (вы, если не ошибаюсь, называете ее объективностью?). Это — редкость, немалая редкость.

— Что вы предлагаете?

— Прежде всего нужно посоветоваться с головой. Как вы понимаете, слово это я употребляю условно, лишь для краткости.

— Не успеем. Скоро банкет. Через час приедет Джалс. Мы с ним прокрутимся до ночи.

Уизер об этом забыл; но испугало его именно то, что ему отказала память, словно на него впервые дохнула зима.

— Нечего и говорить, их обоих придется туда взять, — сказал Фрост. — Одних оставлять нельзя.

— Однако мы их оставили… с этим вашим Стэддоком. Надо скорей вернуться.

— А что с ними дальше делать?

— Обстоятельства подскажут…

Словом, бродягу выкупали и одели, а когда это кончилось, пришелец в рясе сообщил, что он требует, чтобы ему показали весь дом.

— Мы будем чрезвычайно рады… — начал Уизер.

Бродяга перебил его. Пришелец сказал:

— Он требует, чтобы вы показали ему голову, зверей и узников. Кроме того, он пойдет только с одним из вас. С вами. — И он указал на Уизера.

— Я не допущу, — вмешался Фрост, но Уизер не дал ему кончить.

— Дорогой мой Фрост, — сказал он, — вряд ли сейчас время… э-э-э… К тому же один из нас должен встретить Джалса.

Пришелец сказал:

— Простите меня, это не мои слова, я обязан перевести. Он запрещает говорить при нем на незнакомом языке. Он привык, это его слова, чтобы ему повиновались. Он спрашивает, хотите ли вы, чтобы он был вашим другом или врагом.

Фрост двинулся к кровати, но говорить не смог. В голову ему приходили какие-то нелепые обрывки слов. Он знал, что общение с макробами может повлиять на психику, даже совсем ее разрушить, однако приучил себя об этом не думать. Быть может, это началось. Фрост напомнил себе, что страх — продукт химических реакций. Кроме того, в самом лучшем случае, это лишь предвестник конца. Перед ним еще масса работы. Он переживет Уизера. Стрэйка он убьет. Он отошел в сторону, а Мерлин, бродяга и Уизер вышли из комнаты.

Фрост не ошибся — он сразу же обрел дар речи и без труда сказал, тряся Марка за плечо:

— Нашли место спать! Идем.

3

В одеждах доктора философии бродяга ходил по дому осторожно, словно по яйцам. Время от времени лицо его искажалось, но ему не удавалось произнести ни слова, если Мерлин не оборачивался к нему и его не спрашивал. Он ничего не понимал, но далеко не впервые с ним творились непонятные вещи.

Тем временем, войдя в длинную комнату, Марк увидал, что стол отодвинут к стене. На полу лежало огромное распятие, почти в натуральную величину, выполненное в испанском духе — с предельным, жутким реализмом.

— У нас есть полчаса, — сказал Фрост, глядя на секундомер, и велел Марку топтать и как угодно оскорблять распятие.

Джейн отошла от христианства в детстве — тогда же, когда перестала верить в Санта-Клауса, но Марк не знал его вообще. Поэтому сейчас ему впервые пришло в голову: «А вдруг в этом что-нибудь есть?» Фрост знал, что первая реакция может быть такой, очень хорошо знал, ибо и ему пришла поначалу эта мысль. Но выбора не было. Это непременно входило в посвящение.

— Нет, вы посудите сами… — начал Марк.

— Что, что? — сказал Фрост. — Быстрее, у нас мало времени.

— Это же просто суеверие, — сказал Марк, указывая на страшное белое тело.

— И что же?

— Какая же тут объективность? Скорее, субъективно его оскорблять. Ведь это просто кусок дерева…

— Вы видите поверхностно. Если бы вы не выросли в христианском обществе, вас бы это упражнение не касалось. Конечно, это суеверие, но именно оно давит на нашу цивилизацию много столетий. Можно экспериментально доказать, что оно существует в подсознании у лиц, которые сознательно его отвергают. Тем самым упражнение целесообразно, и обсуждать тут нечего. Практика показывает, что без него обойтись нельзя.

Марк сам удивился тому, что чувствует. Без всякого сомнения, перед ним лежало не то, что поддерживало его в эти дни. Невыносимое, жуткое изображение было, на свой лад, так же далеко от «нормального», как и все остальное в комнате. Марк не мог выполнить приказ, и поэтому ему казалось, что гнусно оскорблять такое страдание, даже если страдалец вырезан из дерева. Но дело было не только в том. Все здесь как-то изменилось. Оказывается, дихотомия ^{131} «нормальное» — «ненормальное» или «здоровое» — «больное» работает не всегда. Почему тут распятие? Почему самые гнусные картины — на евангельскую тему? «Куда бы я ни ступил, — думал Марк, — я могу свалиться в пропасть». Ему хотелось врасти копытами в землю, как врастает осел.

— Прошу вас, быстрее, — сказал Фрост.

Спокойный голос, которому он так часто подчинялся, чуть не сломил его. Он шагнул было вперед, чтобы скорей отделаться от этой ерунды, когда беззащитность распятого остановила его. Никакой логики не было. Эти руки и ноги казались особенно беззащитными именно потому, что они сделаны из дерева и уж никак, ничем не могут ответить. Безответное лицо куклы, которую он отобрал у Миртл и разорвал на куски, вспомнилось ему.