До сих пор Марк не знал, что меньше всего на свете он хотел бы увидеть здесь Джейн. Она не поняла бы многих вещей — того, сколько он пьет… ну, словом, всего, с утра до ночи. К своей (и к ее) чести Марк и представить себе не мог, чтобы она услышала хотя бы один из здешних разговоров. При ней самый смех библиотечного кружка стал бы пустым и призрачным, а то, что ему, Марку, представлялось сейчас простым и трезвым подходом, показалось бы ей, а потом и ему цинизмом, фальшью, злопыхательством. Окажись здесь Джейн, Бэлбери обратится в сплошное непотребство, в жалкую дешевку. Марка просто затошнило при одной мысли о том, как он учил бы Джейн умасливать Уизера или подыгрывать Фее. Он туманно извинился, поблагодарил и поскорее ушел.

Позже, днем, Фея подошла к нему и сказала ему на ухо, облокотившись о его кресло:

— Ну, доигрался!

— Что такое? — спросил он.

— Не знаю, что с тобой, но старика ты довести умеешь. Опасные штучки, опасные…

— О чем вы говорите?

— Мы тут сил не жалеем ради тебя, ублажаем его, думали — все. Он уже собирался зачислить тебя в штат. Так нет же, пять минут поговорили — пять минут, это подумать! — и все к чертям. Психический ты, что ли…

— Что же такое случилось?

— Это ты мне скажи! Он про жену не говорил?

— Говорил. А что?

— Что ты ему ответил?

— Чтобы он не беспокоился, ну, поблагодарил, конечно.

Фея свистнула.

— Да, — сказала она, нежно постучав по его голове костяшками пальцев, — напортачил ты здорово. Ты понимаешь, на что он пошел? Такого у нас в жизни не бывало. А ты его отшил. Он теперь ходит, ноет: «не доверяют мне», «обидели». Ничего, он тебя обидит будь здоров! Раз ты не хочешь ее брать, значит — не прижился у нас, так он понимает.

— Но это же бред какой-то! Я просто…

— Ты что, не мог ему сказать: «Хорошо, вызову»?

— Мне кажется, это мое дело.

— Мало ты по жене скучаешь! А мне говорили, она очень даже ничего.

Тут прямо на них пошел Уизер, и оба они замолчали.

За обедом Марк сел рядом с Филострато — поблизости не было никого из своих. Итальянец был в духе и говорил много. Только что он приказал срубить несколько больших красивых буков.

— Почему вы это сделали, профессор? — спросил его кто-то через стол. — От дома они далеко. Я, скорее, люблю деревья.

— Да, да, — отвечал Филострато. — Садовые деревья красивы. Но не дикие! Лесное дерево — сорняк. Однажды я видел поистине цивилизованное дерево. То было в Персии. Французский атташе заказал его, ибо там скудная растительность. Оно было металлическое. Грубо сделано, примитивно — но если его усовершенствовать? Изготовить из легкого металла, скажем — алюминия. Придать ему полное сходство с настоящим…

— Вряд ли оно будет похоже, — сказал его собеседник.

— Но какие преимущества! Вам надоело, что оно стоит в одном месте, — и двое рабочих перенесут его, куда вы захотите. Оно бессмертно. С него не опадают листья, на нем не вьют своих гнезд птицы, ни сырости, ни мусора, ни мха.

— Вероятно, экземпляр-другой был бы даже забавен…

— Почему же один-другой? Согласен, теперь нам нужны леса ради атмосферы. Но мы найдем химический способ. Зачем же тогда лес? По всей земле не будет ничего, кроме искусственных деревьев. Мы очистим планету.

— Вы хотите сказать, — спросил другой ученый, — что растительность не нужна?

— Именно. Бреетесь же вы тут, в Англии, — даже каждый день. В свое время мы побреем землю.

— А как же птицы?

— Я не оставил бы и птиц. На искусственном дереве будут сидеть искусственные, заводные птицы. Устали — выключите. Ни перьев, ни гнезд, ни яиц, ни всей этой грязи.

— Так и всякую жизнь уничтожишь! — сказал Марк.

— Безусловно. Гигиена этого требует. Послушайте, друзья мои. Когда вы видите гниющий плод, вы бросаете его, ибо в нем кишит жизнь.

— Интересно… — сказал первый ученый.

— А что вы называете грязью? Не органические ли продукты? Минералы, говоря строго, грязи не порождают. Истинная нечистота происходит от организмов — пот, слюна, прочие выделения. «Нечистое» и «органическое» — синонимы.

— К чему же вы клоните, профессор? — спросил второй ученый. — Мы ведь и сами организмы, в конце концов.

— Именно. В человеке органическая жизнь произвела Разум. Она сделала свое дело. Больше она нам не нужна. Мы больше не нуждаемся в мире, кишащем жизнью, словно его покрыла плесень. И мы избавимся от нее. Конечно, мало-помалу. Мы постепенно постигаем, как этого добиться. Мы учимся поддерживать тело химическими веществами, а не мертвыми животными и растениями. Мы учимся воспроизводить себе подобных без соития.

— Ну, в этом радости мало… — сказал первый ученый.

— Друг мой, вы уже отделили от деторождения то, что вы зовете радостью. Более того, сама ваша радость исчезает. Конечно, вы так не думаете. Но взгляните на ваших женщин. Больше половины фригидны! Видите? Сама природа начинает избавляться от анахронизмов. Когда они окончательно исчезнут, станет возможной истинная цивилизация. Если бы вы были крестьянином, вы бы это поняли. Станет ли кто пахать на быках? Нет, нет, здесь нужны волы. Пока есть пол, порядка не будет. Когда человек отбросит его, человеком можно будет управлять.

Обед кончился, и, вставая из-за стола, Филострато тихо сказал Марку:

— Сегодня в библиотеку не идите. Понятно? Вы в опале. Зайдите ко мне, побеседуем.

Марк пошел за ним, удивляясь и радуясь, что, хотя он в немилости у самого и. о., Филострато остался ему верен. В кабинете, на втором этаже, Марк уселся у камина, но хозяин расхаживал из угла в угол.

— Мне очень неприятно, молодой мой друг, — сказал он, — что вы испортили отношения с Уизером. Надо их уладить, понятно? Если он предлагает вызвать жену, почему вам ее не вызвать?

— Я и не думал, — сказал Марк, — что ему это так важно.

— Это важно не ему, — сказал итальянец. — Этого хочет глава.

— Глава? — удивился Марк. — Так он же подставное лицо! А ему-то зачем моя жена?

— Вы ошиблись, — сказал Филострато, — он никак не подставное лицо.

Тон его был странен. Оба помолчали.

— То, что я говорил за обедом, — сказал наконец профессор, — истинная правда.

— Нет, зачем Джалсу моя жена? — повторил Марк.

— Джалсу? — спросил Филострато. — При чем тут Джалс? Я сказал вам, что за обедом говорил правду. Мы созидаем стерильный мир. Чистый разум, чистые минералы, больше ничего. Что унижает человека? Рождение, соитие, смерть. По-видимому, мы сумеем освободить его от всего этого.

Марк стал сомневаться в том, нормален ли Филострато или хотя бы не пьян ли.

— Кстати, жене вашей я не придаю никакого значения, — говорил тот. — Что мне чьи-то жены? Вся эта сфера внушает мне отвращение. Но если ему это важно… Видите ли, друг мой, вся суть в том, собираетесь ли вы стать одним из нас.

— Я не совсем понимаю, — сказал Марк.

— Вы слишком далеко зашли, чтобы остаться в стороне. Вы — у перекрестка, друг мой. Если вы попытаетесь пойти назад, вас ждут неприятности, как этого глупца Хинджеста. Если вы поистине объединитесь с нами, весь мир… что я… вся Вселенная лежит у ваших ног.

— Конечно, я хочу быть с вами, — сказал Марк, все больше волнуясь.

— Глава полагает, что вы не можете быть поистине нашим, если не привезете свою жену. Вы нужны ему целиком, все — или ничего. Везите ее сюда. Она должна быть нашей.

При этих словах Марка словно окатило холодной водой. И все же… все же здесь, сейчас, под взглядом блестящих глазок итальянца он вообще не мог представить себе Джейн.

— Глава скажет это вам, — продолжал Филострато.

— Джалс приехал? — спросил Марк.

Филострато, не отвечая, отдернул гардину и выключил свет. Туман рассеялся, поднялся ветер. Полная луна глядела на них. Казалось, на них катится мяч. Стерильный свет залил комнату.

— Вот он, мир чистоты, — сказал Филострато. — Голый камень, ни травы, ни лишайника, ни пылинки. Даже воздуха нет. Ничто не портится, не гниет. Горный пик — словно пика, острая игла, которая может пронзить ладонь. Под нею — черная тень, в тени — небывалый холод. Если же сделаешь шаг, выйдешь из тени, ослепительный свет режет зрение, словно скальпель, камень обжигает. Вы погибнете, конечно, но и тогда не станете грязью. В несколько секунд вы станете кучкою пепла — чистым, белым порошком. Никакой ветер не развеет его, каждая мельчайшая пылинка останется там до конца света… но это бессмыслица. Вселенной нет конца.